314
К. МАРКС
определениях, — следовательно, на самом деле здесь двойственный субъект. И это иллюзорное тождество (оно иллюзорно уже потому, что действительный субъект, человек, остаётся, правда, равным себе и не теряет своего тождества во всех различных определениях своего существа, но он не выступает здесь субъектом, а отождествляется с некоторым предикатом (сословием); одновременно с этим утверждается, что человеку присуща как эта определенная характеристика, так и другая характеристика, что он — в качестве этой определённой ограниченности, исключающей всякую другую, — представляет собой одновременно ограниченность иного рода) — это иллюзорное тождество искусственно поддерживается рефлексией только, благодаря тому, что один раз различию сословий в сфере гражданского общества приписывается определение, которое может быть внесено в гражданское общество лишь политической сферой, а в другой раз, наоборот, различию сословий в политической сфере приписывается определение, которое проистекает не из политической сферы, а из субъекта гражданской сферы. Для того, чтобы изобразить один и тот же ограниченный субъект, — определённое сословие (различие сословий), — как существенный субъект обоих предикатов, или же для того, чтобы доказать тождество обоих предикатов, — оба они мистифицируются и рассматриваются в иллюзорной неопределённой двойственности.
Один и тот же субъект берётся здесь в различных значениях, но значением является здесь не самоопределение, а аллегорическое, подставное определение. Можно было бы для того же значения взять другой конкретный субъект, для того же субъекта взять другое значение. Значение, которого гражданское различие сословий достигает в политической сфере, обусловливается не гражданской, а политической сферой, и это различие могло бы обладать также и другим значением, как это и имело место в истории. Точно так же и наоборот. Это всё та же некритическая, мистическая манера интерпретировать старое мировоззрение в духе нового, вследствие чего оно становится каким-то межеумочным мировоззрением, где форма обманывает относительно значения, а значение — относительно формы, и где ни форма не становится значением и действительной формой, ни значение — формой и действительным значением. Эта некритичность, этот мистицизм составляют как загадку современных форм государственного строя (χατ’ εξοχην — его сословных форм), так и тайну гегелевской философии, преимущественно его философии права и философии религии.
Мы вернее всего освободимся от этой иллюзии, если возьмём значение таким, каково оно на самом деле, — как определе—
